|
Генна Сосонко
из статьи "Клуб на Гоголевском"
Шахматное обозрение 09.2002
Очень часто в те годы в Клубе на Гоголевском бывал и Тарас Прохорович. Его имя и фамилия произносились обычно на одном дыхании – от них веяло раздольем степей и казацкой вольницей. Он и был родом из казацкой семьи. Отец его, Ермолай Прохорович, главный врач знаменитой Морозовской больницы, богатырского сложения человек, был похож на тех, кто изображен на знаменитой картине Репина, и здоровье было у Тараса в генах. Огромного роста, прекрасно сложенный, он в молодые годы играл за команду Университета в баскетбол, а тренер сборной страны по тяжелой атлетике, увидев однажды человека с такими физическими данными, настойчиво советовал ему всерьез заняться штангой. Тарас Прохорович стал шахматным мастером.
Он жил на Сивцевом Вражке, в двух минутах ходьбы от Клуба, и его регулярно можно было застать там, играющим в турнирах, блиц или просто за разговором с друзьями. Он был всеобщим любимцем, красивым, доброжелательным и остроумным, и при виде его все улыбались. В Университете Тарас Прохорович учился на различных факультетах, он избывал талантами, и это видели все, кто тогда общался с ним. Он был одним из лучших преферансистов Москвы в то кажущееся таким далеким время, когда вечерние встречи за карточным столом являлись едва ли не самой распространенной формой общения, уводя от вопросов, о которых лучше было не думать вообще. Хотя о силе его игры в преферанс ходили легенды, Тарас Прохорович всегда был желанным гостем в домах известных ученых, писателей и актеров Москвы, и двери их домов всегда были открыты для огромного обаятельного человека, сразу заполнявшего собой все пространство.
Тарас Прохорович разделил участь многих талантливых людей того, как, впрочем, и любого времени в России: он начал пить и, как это нередко бывает на Руси, не мог остановиться. И пил он тоже не так, как это делают на Западе – за неторопливым разговором после ужина, согревая ладонями рюмку с коньяком, перекатывающимся по самому донышку, – это было поглощение напитка в скоростном темпе из граненых стаканов под плавленый сырок, если таковой оказывался в наличии. Бутылку водки он мог легко опорожнить одним духом из горлышка, а личный рекорд – шесть бутылок ликера кряду теплым московским вечером в компании таких же бойцов, как и он сам – может вызвать недоверчивое поднятие бровей, если бы не оставались еще в живых свидетели этого действа.
Он погрузнел и распух; с огромным свисающим животом и давно нечесаными волосами он целыми днями слонялся по Гоголевскому, выпрашивая у знакомых или полузнакомых людей взаймы трешку или рубль, честно предупреждая с обезоруживающей улыбкой своей: «Только, ты знаешь, я ведь, наверное, не отдам…» Его знало пол-Москвы, и Тарасу почти всегда удавалось собрать сумму, достаточную для похода в гастроном. Нередко он и пил прямо здесь на скамейке Гоголевского бульвара, если поблизости не было милиционеров, или в сапожной на углу Сивцева Вражка. Он, разумеется, нигде не работал и не стремился к этому. Однажды в редакции журнала «Шахматы в СССР» освободилось вакантное место, и Яков Исаевич Нейштадт, повстречав Тараса на Гоголевском, спросил у него, что он думает, если бы… «Спасибо тебе, Яша, – не дал ему договорить Тарас Прохорович, – если бы я мог выбирать между самим собой, поступившим на службу, и тем, кого ты видишь сейчас, я бы выбрал сегодняшнего». И небритый, дышащий перегаром Тарас медленно двинулся дальше в сторону Арбата…
Во время хрущевской кампании по борьбе с тунеядством он провел некоторое время в местах не столь отдаленных. Тарас Прохорович стал всеобщим любимцем и там, в разношерстной компании людей, лишенных свободы и попавших на стройки «большой химии» со всех концов огромной страны. Даже стражи закона – повышающие квалификацию милицейские чины, учившиеся заочно в институтах, смотрели удивленными глазами на человека, легко решавшими им математические задачи или писавшего обзоры русской литературы девятнадцатого века.
Надо ли говорить, что, вернувшись в Москву, Тарас Прохорович вернулся и к старому образу жизни, и вахтерам шахматного клуба был дан указ не пускать больше этого дышащего перегаром человека, который был когда-то шахматным мастером. Он по-прежнему нигде не работал, предпочтя путь благородной деградации, путь, который выбрали многие несостоявшиеся писатели, философы, художники или просто высокоталантливые люди. Некоторым из них, как Веничке Ерофееву, удалось оставить после себя частичку своего «я», но имена большинства канули в Лету и навсегда исчезнут, когда уйдут те немногие, кто еще помнит их сегодня.
|
Вернуться к Титульной странице